От кого перенимается славянское ведовство?

От тотемного предка, священного животного. К этой разновидности мифологических рассказов относятся в первую очередь бывальщины о проглоченных и заново рожденных зооморфным существом людях.

Согласно быличкам и бывалыцинам, обряд посвящения в колдовство, так же, как и обряд инициации, мифологическое осмысление которого послужило «корнями» волшебной сказки, проходят обычно молодые («парни», «девки»), иначе говоря, лица, достигшие совершеннолетия. Однако, в отличие от инициаций, которым подвергался каждый, прежде чем стать полноправным членом родовой общины и получить право на брак, обряд посвящения в колдовское искусство проходят лишь избранные. Правда, мотив избранничества в дошедших до нас быличках и бывалыцинах имеет уже метафорический или «обытовленный» характер. Колдун в качестве распорядителя ритуала передачи тайного знания назначает время и место, где будет совершен этот акт. Чаще всего он велит приходить в двенадцать часов ночи в баню, топящуюся по-черному. Предписание, как правило, строго исполняется. Выбор полуночи объясняется представлениями об активизации в это время потусторонних сил, божественных или пониженных под влиянием христианства до уровня демонических.

Место, где совершается обряд восприятия колдовского искусства, также изначально носило сакральный характер. Это прежде всего баня, которая некогда, находясь в синкретическом единстве с избой и осмысляясь в качестве языческого храма, служила местом отправления культа домашних духов. (Кстати, локализация посвящаемого именно в бане подчас встречается и в волшебной сказке, что в свое время отмечено В.Я. Проппом.) Хозяйственные постройки - рига, овин, гумно - использовались с такой целью гораздо реже. Эквивалентом банному пространству служит перекресток, или росстань.

Далее действие разворачивается в бане либо тождественном ей локусе. Сюда входит колдун, распорядитель обряда, с неофитом, посвящаемым в колдовство. «Ну чё, Егорушка, будешь учиться? Давай буду тебя сёдни учить», - так или примерно так обращается он к посвящаемому. Есть глухие свидетельства, что колдун в бане произносит («читает») некие магические слова, содержание которых осталось нам неизвестным. Можно лишь предположить, что посредством их вызывается то или иное мифическое животное, поскольку при его появлении колдун перестает «читать». Таким животным, к примеру, может быть медведь или похожее на него зооморфное существо: «Ведмедь-де, не ведмедь: какой-то лохматый, хайло-де отворил - вот такая пасть! Во рту-де вот огонь». Этот зооморфный персонаж наряду с другими функционально тождественными ему животными фигурирует и в сибирской, бывальщине. В ней медведя сменяет волк, а волка, в свою очередь, змея. Модель, сформировавшаяся еще на почве множественного, или классификационного, тотемизма, удивительным образом проявилась в дошедшем до наших дней мифологическом рассказе.

Пожалуй, наиболее распространены бывальщины, где в рассматриваемом обряде фигурирует собака (она, и биологически ведущая свое происхождение от волка, едва ли не окончательно вытеснила из мифо-ритуальной практики своего предшественника, несмотря на то, что культ волка зафиксирован не только у славянских, но и у германских и тюркских народов): «Тама собака сидит рыжая под полком. Пась раскрыла, язык высунула, во рту огонь пышет». Причем мифическая собака, как и следует ожидать, появляется преимущественно в бане: из-за каменки, из печки, под полком, на полке. В известном смысле она отождествляется с духом-«хозяином» бани, образ которого преемственно связан с образом тотемного предка-родоначальника. Мифическая собака может показаться и на перекрестке, но такие случаи редки. Здесь она соотносится с различными духами-«хозяевами» и иными мифическими существами.

Из других зооморфных персонажей, фигурирующих в вариантах анализируемого сюжета, нужно упомянуть свинью, «страшную, пламень изо рта», «сивую кобылу», встреченную на том месте, которое указал колдун, лягушку, раздувающуюся все больше и больше, пока она не стала величиной с быка (вариант: множество огромных лягушек, и среди них «такая большая», выскочившая из каменки). Из птиц в роли мифических существ, связанных с посвящением в колдуны, фигурирует «лебедь белая», «расшеперившая пасть» (в данном мифологическом рассказе она дублирует собаку). Охотник же, пожелавший овладеть тайными знаниями, увидел перед собой огромного глухаря. Независимо от того, какой облик имеет появившееся в сакральном локусе и в сакральный час мифическое зооморфное существо, его назначение неизменно - проглотить неофита, посвящаемого в колдуны. Кульминация этого сюжета заключена в приказе распорядителя обряда: «"Полезай в пасть собаки-то!" - "Да боязно!" - "Полезай, полезай!"». Или: «Лизь, если хочешь!». Ослабленный вариант: «Как собака выйдет из-за каменки, огонь из пасти, ты в огонь руки суй!». Реакция неофита всегда одна и та же: «Я боюся»; «А у меня кожа там стала шевелиться». Посвящаемый покоряется воле распорядителя обряда: «Собака-то пасть расшеперила - он полез скрозь, из заду вылез». Иногда через эту собаку требуется «дважды лизьти» или же пролезать через разных животных: например, вначале через собаку, а затем «через белую лебедь».

Согласно другой версии, для посвящения в колдуны достаточно, чтобы мифическое животное (например, медведь, волк) погладило неофита либо обвилось (это касается змеи) вокруг его шеи. В плане семантики эти действия приравниваются к «поглощению» и дают такой же результат. Например, в одной из бывалыцин невесть откуда взявшаяся змея «оввилась вокруг шеи» наклонившегося к пруду солдата. Причем она «жалит не жалит, а давит». Когда солдат, взяв змею за хвост, хотел ее «о сосну торнуть головой», она взмолилась: «Не бей меня <...>, я тебе много добра дам». Змея дала солдату корешок, съев который, он стал знать «все вперед», т.е. обрел дар ясновидения. Согласно разысканиям В.Я. Проппа, для совершения обряда, кульминационным моментом которого являлось поглощение неофита, иногда выстраивались специальные дома или шалаши, имеющие форму животного, причем дверь, через которую можно было попасть в потусторонний мир, «область смерти», представляла собой пасть. Вот почему даже в мифологических рассказах, записанных в наши дни, пасть осмысляется как дверь, а нутро животного - как дом/баня: «Подошел он к собачьей пасти и в дому оказался. Там столов много было, и нужно было к каждому подойти <...>. Подошел к дверям и оказался в бане (курсив мой. - Н.К.)». Находясь в брюхе бани/дома-собаки, посвящаемый в колдуны подходит, будто в лавке, к столу, где «чертей давали»: «"Скоко те надо?" - "Одного надо..." - "Меньше трех не даем"».

В других вариантах этого сюжета посвящаемый, пролезший через мифическое животное, обретает «всех дьяволов», «чертей» и прочих нечистых духов, т.е. чудесных помощников, со временем столь негативно переосмысленных. Так или иначе новоявленный колдун выходит из бани уже не один, а с помощниками, принявшими облик людей, животных, насекомых, предметов. Обретение тайного знания сводится, таким образом, к обладанию магической властью над мифическими существами. Согласно южнославянским поверьям, тот, кто съест белую змею, будет понимать все, о чем говорят травы; съевшему же сердце орешниковой змеи каждая трава на лугу скажет, какой целебной силой она обладает. Ведь змея, по народным представлениям, понимает язык трав, знает их лечебные и животворящие свойства. Так, согласно одному из мифологических рассказов, змея, лежавшая на дороге и насмерть раздавленная проехавшим по ней возом с тяжелыми товарами, была оживлена другой змеей, принесшей во рту припутник и положившей на пострадавшую пучок этой травы.

Змее приписываются и другие свойства, которые передаются тому, кто отведает ее мяса. Согласно белорусской мифологии, человек, попробовавший некоей черной «полиуки с вужового мяса», стал понимать язык зверей и птиц. Другая версия этого мотива реализована в русской бывальщине: солдат съедает остатки кушанья, приготовленного из мяса змеи, и становится всевидящим. Аналог обнаруживается в украинской традиции: отведавший змеиного мяса обрел всеведение. Поляки же верят, что съевший кусочек змеи будет понимать три языка. Как следует из севернорусской бывальщины, обрести магические способности можно и поцеловав змею41. (Ср. с польским мифологическим рассказом: змея дует в рот человеку.) Семантика подобного действа достаточно определенна: отчасти воспринимая через дыхание душу змеи, т.е. ее жизненную, в том числе и магическую силу, герой приобщается к дару, присущему этому хтоническому персонажу. Едва ли не большего эффекта можно достигнуть, если человеку удастся взять у вещей змеи слюну. Аналог этой версии мотива обнаруживается в других славянских традициях: змея плюет в рот человеку (в болгарском варианте), прикладывает свой язык к его языку (в польских вариантах), велит ему воткнуть березовую веточку одним концом себе в ухо, а другим - ей в горло (в белорусском варианте) и т.д. Вместе со слюной, которая наряду с другими выделениями (пот, кровь) осмысляется в народных верованиях как одно из вместилищ души, герой получает и магические способности: умение слышать рост травы и понимать язык растений и животных, всеведение и ясновидение.

В одном из поволжских мифологических рассказов «знающий» предлагает мужику-пчеловоду отведать мед, который съела и затем отрыгнула огромная лягушка, выползшая из подпечка. Поскольку мужик отказался от этого угощения, он так и не овладел тайнами пчеловодства, успех в котором дается «неспроста».

По материалам Н. А. Криничной "Посвящение в колдуны"