ФУНКЦИИ СВЕЧИ В ОБРЯДАХ, СВЯЗАННЫХ СО СМЕРТЬЮ, ПОГРЕБЕНИЕМ И ПОМИНОВЕНИЕМ. ЧАСТЬ 2.

,October 15, 2016

ФУНКЦИИ СВЕЧИ В ОБРЯДАХ, СВЯЗАННЫХ СО СМЕРТЬЮ, ПОГРЕБЕНИЕМ И ПОМИНОВЕНИЕМ. ЧАСТЬ 1.
Согласно еще одной визуальной примете «на смерть», безнадежно больной человек отворачивается от живых, он «ложится лицом к стене, отвернувшись от оконного света». Такое положение умирающего, «лицом к стене», должно восприниматься как начальная фаза перехода — обособление от окружающих, разрыв контактных связей с внешним миром, с миром своих, живых. Но положение «отвернувшись от оконного света» может в таком случае рассматриваться и как нежелание (страх?) контакта с миром «иным», поскольку окно, как и око обеспечивает возможность смотреть и видеть, оно — контактный ход, пограничная зона, в которой или через которую происходит коммуникация разных миров, особенно в обусловленное время, каковым без сомнения считается смерть и связанный с ней известный период.

Согласно некоторым локальным славянским представлениям, именно через окно смерть проникает в дом (кашуб.), а душа только что умершего, выйдя из тела, может стоять у окна (зап.-полес.) или сразу через окно покидает дом (сев.-рус, кашуб.), отчего и держали его открытым в момент агонии, для ее облегчения (сев.-рус), а нередко оставляли распахнутым на весь день смерти и даже в течение трех последующих дней. И фактически у всех восточных славян вывешенное в окно на улицу полотенце было принятым знаком того, что в доме кто-то умер.

В работе Н. И. Толстого о зрении покойников обосновывается свойственное, прежде всего южнославянской традиции, представление о возможностях живых облегчить умирающему переход в мир «иной» и его адаптацию там при помощи смертной свечи, а также позаботиться об обеспечении его соответствующим статусным положением: «со святыми упокой, Господи...», т. е. в месте райском, светлом, ибо рай называли «пресветлым», «пресолнысьним» в отличие от «иного» мира вообще, который представлялся «страной тьмы и сени смертной, страной мрака... где нет устройства, где темно, как самая тьма...» (приведенные эпитеты рая могут считаться общими и постоянными, они взяты из русского духовного стиха «Об архангеле Михаиле», а приведенное описание другого, «иного» мира (= ада) принадлежит книге Иова).
Зажжение в предсмертный час свечи для умирающего считалось обязательным, так как ее свет освещал уходящему «путь в царство мертвых» и, что оказывалось не менее важным, обеспечивал способность умершего видеть в «ином» мире, оставаться там зрячим, что по сути дела означало его пребывание в светлом месте, т. е. в раю. То, что эти представления были близки и восточным славянам, подтверждают сохранившиеся в традиции до настоящего времени ритуальные действия со свечой, которую с полным правом можно, как и у южных славян, называть смертной, что, собственно, и принято в ряде мест. Смерть, как переход в «иной» мир, могла начинаться с поиска пути: агония нередко воспринимается как блуждание и про агонизирующего говорят, что он «блудит» (полес), у умирающего «узгляд блудяшчий» (Речица), а неблагополучный умерший, например, некрещеный младенец, «не наследует царства небесного», лишается света (зрения) и обречен на блуждание, так как он остается «без дороги».
Горящая свеча, когда человек умирает («отходит», «конается», «часует» и т. д.), не дает ему погрузиться во тьму и в потемках отыскивать дорогу, облегчая тем самым переход, помощь ее тем более важна для умирающего, так как в момент смерти с его зрением происходят явные изменения, наступает, если можно так сказать, смена «виденья», он теряет способность видеть как живые. Глубоко символичным в этом отношении и просто завораживающим в своей последовательности актом предстает смерть по полесским представлениям: она приходит к умирающему в виде женщины, которая черным полотном, постепенно его разворачивая, закрывает человеку лицо — сначала рот, затем нос, наконец, глаза, после чего человек умирает (бреет.).
Интересно, что большинство мотивировок необходимости зажжения свечи в момент смерти («Чтоб скорее Бог прибрал»), как правило, использует именно глагол 'помогает', например: «Как только появляются первые признаки агонии, рядом с постелью умирающего ставят зажженную свечу. В русских деревнях этот обычай соблюдается неукоснительно вплоть до настоящего времени. Считается, что свеча помогает человеку легче „отходить"» (калуж.) Следовательно, смертная или «кональная» (южн.-рус.) свеча, помогая выходу души (облегчает агонию) и «указывая» ей дорогу (освещает путь, т. е. позволяет его видеть, а не блуждать в поисках), выступает в роли медиатора. Встречается, правда, и мотивировка, позволяющая в несколько ином ракурсе взглянуть на освещение смертной свечой пути, возвращающая к представлениям о том, что за душой умирающего посылается ангел, а то и не один. В них смертная свеча утрачивает активную медиативную функцию, но проявляет себя как знак смерти (опять-таки горящий, а не потухший огонь), как своего рода «маячок», «чтобы ангелы смогли найти путь к умирающему».
Кроме ангелов, прилетающих за душой, как известно, к смертному одру поспешают и «лукавые духи» («Як конае хто (...) ...дак на правой стороне [от умирающего] стоит ангел, а с левой — черт...» (брян.), которые «начинают доказывать свои права на душу умирающего. Умирающий оправдывается, но если он грешник, то у него отнимается язык, и он не может говорить. Пока идут торги, человек не умирает...».
Тут проявляется еще одна характерная особенность смертной свечи, ее апотропеическая функция — она «отгоняет всякую нечисть»: «Свеча должна гореть, когда человек умирает, чтобы демоны не могли приблизиться к душе умирающего», такое же объяснение было распространено у поляков и хорошо известно англичанам. Роль смертной свечи могла выполнять обычная восковая свеча, предусмотрительно приобретенная сердобольными родственниками в храме («Ежели кто сильно болен и приходится ждать смерти, его домашние запасаются свечой и зажигают ее [как приспеет время]...», однако гораздо чаще случалось (и по понятным причинам было предпочтительнее), когда в этом качестве использовали свечи, обладающие в традиционном представлении особой силой, несоизмеримо большей, чем сила обычной церковной свечи. Это могла быть сретенская свеча (повеем.), она же громничная (бел., укр., зап.-слав.), освященная в храме на Сретенье, или четверговая (она же страстная (общеслав.)), освященная в Чистый, или Страстной, четверг, кое-где ее довольно емко называли «страшной» (брян.), крещенская или богоявленская, мариинская (южн.-слав.) и даже венчальная (вост.-слав., рус). С последней нередко были связаны разного рода ограничения, в частности, это непременно должна быть своя свеча (чужую брать нельзя, будь она даже от самых близких родственников), «с которой он [умирающий] стоял под венцом». Не для облегчения тяжелой агонии, но с тем, чтобы нормализовать посмертное «существование» умершей, так и не реализовавшей себя в браке при жизни, — в некоторых областях у русских было принято отправлять имитацию венчальной свечи вместе с потенциальной невестой в мир «иной»:
«Умершей девушке... в руки клали платочек и свечку, завернутую колечком, — может, там выйдет замуж».
Если зажжение свечи с началом агонии (и тем более в случаях, когда та становилась затяжной) было обязательным ритуальным действием, единым по сути и почти, за очень редким исключением, не отличающимся по форме (болгары в окрестностях Пирина вместо одной смертной свечи будто бы зажигали две), то во взгляде на место размещения этого важного атрибута смерти по отношению к умирающему существовали серьезные отличия. Так, например, у русских наиболее частым оказывается установление смертной свечи «в голвах» («в изголовье») умирающего, куда, кстати, украинцы традиционно ставили святую воду и крест, занимая таким образом место, «чтобы смерть туда не встала»
(вспоминается Смерть-кума, вставшая у больного в головах, — верный знак неотвратимой смерти в русских (и — шире — в вост.-слав.) сказочно-легендарных сюжетах в отличие от западноевропейских, в частности немецких, где больной безнадежен, когда Смерть стоит у него в ногах).
Прямого запрета для умирающего видеть свою смертную свечу в восточнославянских текстах не встречается, но поставленная «в изголовье» смертная свеча естественно оказывается вне его поля зрения. Зато сам умирающий и сакральное место в изголовье находятся в поле света и защитная функция свечи здесь очевидна.
Не менее распространенным для русской традиции можно считать вручение
умирающему его смертной свечи: «...когда с больным начинается агония, запаливают восковую свечу и дают ее в руки умирающему», следовательно, умирающий мог вне всякого сомнения видеть свою смертную свечу до самого конца. Умерший со светом, не утративший с ним связи даже в самый последний момент, разумеется, умер правильно, и переход его должен быть благополучен.
В таком контексте становится понятной примета: «...если умирающий удержал в руках зажженную свечу во время отхода, то он умер праведником».
Однако у южных славян, в частности в болгарской (сев.-зап.) традиции, распространен запрет на то, чтобы умирающий мог видеть свою смертную свечу:
«Когда (человек) умирает, зажигают восковую свечу... чтобы не умер без света, что представляется большим грехом, и держат ее за изголовьем умираю¬щего, чтобы тот ее не видел...» (Охрид, Струга, Кукуш и др.). В некоторых местах смертную свечу изготавливали в рост умирающего, поскольку фитилем служила снятая с него мерка, и зажигали ее и устанавливали так, чтобы умирающий не видел, и верили, что когда свеча догорит, наступит смерть (КапанЦы).В этом случае смертная свеча оказывалась двойником умирающего и вводилась в ритуал в качестве атрибута, регламентирующего окончание его жизненного срока.
Свеча при кончине была у славян обязательным элементом ритуального оформления момента расставания души с телом: болгарское выражение «държат му свещ» означало то же, что в понимании русского «положить под образа». Отсутствие зажженной свечи могло стать причиной трудной смерти, оно воспринималось как очень серьезное несоблюдение, в сущности нарушение, ритуала, сродни отсутствию отпевания, неустроенным поминкам, несвоевременному оплакиванию и т. п. Такая смерть была не просто бедой, она ложилась тяжким грехом на души живых («Упустили го без свещ», — говорили про несчастного покойника те же болгары, считая случившееся безусловным позором для его родных).Кроме мучительного чувства вины они должны были терзаться пониманием возможных негативных последствий смерти без свечи для души их умершего родича. О том, что живые вполне осознавали всю тяжесть этих последствий, свидетельствуют, например, хорошо сохранившиеся у южных славян характерные формулы проклятия: «Немао ни ко да ти свеЬу запали на самртном часу!» [Чтоб никого не нашлось зажечь тебе свечу в смертный час!] (вариант: «Немао ти ко упалити смртну свеЬу!»[Чтобы некому было зажечь для тебя смертную свечу!]), «Слщепац био и на оном свщету, дабогда!»[Дай тебе Боже на том свете слепым быть!] (серб.) и т. д.


А.В.НИКИТИНА. ФУНКЦИИ СВЕЧИ В ОБРЯДАХ, СВЯЗАННЫХ СО СМЕРТЬЮ, ПОГРЕБЕНИЕМ И ПОМИНОВЕНИЕМ.

Share: