Что такое братчина?

В древнерусских источниках (летописях, былинах, актовых материалах) порой встречается термин «братчина» (варианты: «братщина, братшина»). Впервые он упоминается Ипатьевской летописью под 6667 (1159) г.: «Рогъволодъ… начаша Ростислава звати льстью оу братьщину къ стей Бци къ Стареи на Петровъ днь да ту имут и» (перевод: «Рогволод… начал Ростислава звать обманом на братчину к Пречистой Богородице Старой на Петров день, чтобы захватить его»)[1]. В дальнейшем он фиксируется письменными памятниками вплоть до конца XVIIIв., когда исчезает из употребления.

Все исследователи, писавшие о братчинах, единодушны в том, что этот термин обозначал не что иное, как праздничный пир в складчину. Разногласия начинаются, когда поднимаются вопросы – с какой целью устраивались подобные пиры, каково их происхождение, что пришло взамен братчин?

Литература о братчинах весьма немногочисленна. Первым к этой тематике в отечественной историографии обратился в 1854 г. А.Н. Попов, подробно разобравший все имеющиеся письменные источники, где упоминается этот термин. В частности, он обратил внимание на то, что в целом ряде уставных и жалованных грамот отдельным волостям и селам постоянно встречается запрет незваным гостям ходить на пиры и братчины. Порой он конкретизируется: если кто приедет на пир или братчину незван, его могут выслать вон «безпенно», если кто станет пить на братчине сильно и «учинитца какова гибель», незваному гостю платить вдвое без суда и без исправы. Иногда запрещалось ездить на братчины княжеским чиновникам, а если они и посещали братчины, то им запрещалось здесь ночевать. Встречаются ограничения по срокам пиров – три, иногда четыре, но не более пяти дней. Имеются запреты, впрочем, довольно непоследовательные, против присутствия без приглашения на братчинах скоморохов и т.п. Подобные распоряжения власти, касающиеся братчин, повторяются в источниках непрерывно в одном и том же виде на протяжении длительного времени. Все это дало основание А.Н. Попову предположить, что в данном случае речь идет о том, что подобные пиры не были только случайными собраниями сельских жителей, собравшихся только повеселиться, а являлись одним из важных явлений в общественной жизни далекого прошлого [2].

К сожалению, юридический характер жалованных и уставных грамот, где встречается термин «братчина», не дает возможности воссоздать цельную картину того, что происходило на братчинах, их организацию, с какой целью они проводились. Из случайных свидетельств новгородских былин (о Василии Буслаеве, Садко) становится известным, что иногда братчины именовались «никольщинами», т.е., вероятно, были приурочены к празднику св. Николы. Они могли именоваться «ссыпчинами», ибо вклад каждого члена братчины именовался «сыпь», хотя и вносился деньгами. Для устройства пира избирался староста, которому все участники платили свои вклады.

Все это определило дальнейший ход исследований по вопросу – чем же являлись братчины? Им стали заниматься в первую очередь этнографы, пытавшиеся воссоздать характер древнерусских братчин по их позднейшему наследию. Определенные итоги их работы подвела опубликованная в 1926 г. статья Д.К. Зеленина, уже из названия которой виден главный вывод автора: «Древнерусская братчина как обрядовый праздник сбора урожая»[3]. На основе наблюдений этнографов второй половины XIX– начала XXв. (в основном на русском Севере) он пришел к заключению, что братчина является отголоском древних, еще первобытных, охотничьих обрядов. При этом она прошла несколько стадий развития: из охотничьего типа – в скотоводческий, и далее – в земледельческий. Подчеркнул Д.К. Зеленин и тот факт, что братчина была характерна не только для славян, но и для соседних народов (финнов, карел, зырян, мордвы).

Впрочем, главному выводу автора противоречили его собственные же наблюдения, согласно которым братчины устраивались не только осенью, но и на Ильин день, а также весной, когда нет и речи о сборе урожая.

Тем не менее, на это противоречие не обращали внимания, поскольку основные заключения автора хорошо увязывались с теорией стадиального развития человеческого общества и знаменитой книгой Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства», которая в советскую эпоху считалась основополагающей для изучения истории доклассового общества.

Неудивительно, что после работы Д.К. Зеленина обрядовый праздник братчины в отечественной науке стал рассматриваться практически всеми исследователями сквозь призму сменяющих одна другую (и сосуществующих одновременно) форм хозяйствования. В частности, укажем на работы В.В. Седова, усмотревшего в новгородских раскопках слоев X– XIIIвв. следы пчеловодческой и скотоводческой братчин [4].

Термин «братчина» помимо уставных и жалованных грамот XV– XVIвв. встречается и в средневековых законодательных памятниках. В частности, укажем на Псковскую судную грамоту, которая была составлена, по мнению Ю.Г. Алексеева в 1397 г., но при этом содержит нормы более раннего времени. Статья 113 данного памятника фиксирует: «А братьщина судитъ какъ судьи». Чтобы понять данную фразу, необходимо обратиться к тексту одной из предшествующей – статьи 25 (по разбивке Ю.Г. Алексеева), посвященной татьбе (краже). Человек, обнаруживший пропажу вещи, должен был прежде всего сделать об этом объявление – «явить старостам, или окольным суседам, или иным сторонним людям». Если кража случилась на пиру, в этом случае явка делалась «пировому старосте или пивцам», т.е. участникам пира. После этого следовало приведение к присяге («роте») того, кого пострадавший подозревал[5].

Смысл статьи 113 Псковской судной грамоты ввиду ее лаконичности не совсем ясен. Ряд исследователей памятника (в частности И.Д. Мартысевич) полагал, что под «братьщиной» следовало понимать с одной стороны «группу соседей, объединившихся с целью организации в складчину общественных пирушек», а с другой, как объединение ремесленников, носившее производственный, профессиональный характер». На его взгляд, предоставление права суда братчине есть пережиток старинных, еще родоплеменных отношений [6].

Довольно подробно смысл статьи 113 Псковской судной грамоты попытался разобрать Ю.Г. Алексеев. По его мнению, братчина тесно связана с термином «пир», хорошо известным памятникам предшествующего времени. В частности, Пространная Русская Правда также предполагает возможность различного рода инцидентов во время застолья: «…Оже будетъ убил… в пиру явлено, то тако ему платити по верви»[7]. Весьма интересным наблюдением является то, что, судя по памятникам XIIIв., на пиру мог присутствовать и священник. Так, Поучение новопоставленному священнику, включенное в русскую Кормчую, считает присутствие попа на пиру нормальным явлением, он только не должен ходить на него «не зван»[8]. Жалованные грамоты XVв. в качестве одного из обязательных элементов включают запрещение ездить на пиры и братчины незваными, поскольку это могло привести к «гибели» – убыткам и правонарушениям. Ответственность за это целиком и безоговорочно возлагалась незваного гостя, с которого «гибель» взыскивалась в двойном размере. Согласно статье 25 Псковской судной грамоты «пировой староста» есть не кто иной, как ответственное лицо на пире, которому в первую очередь необходимо было сделать явку в случае каких-либо недоразумений.

Все эти наблюдения привели Ю.Г. Алексеева к выводу, что братчина и пир являлись важными социальными институтами. «Пивцы», возглавляемые пировым старостой, – не случайные сотрапезники, а члены одной и той же общины. По его мнению, речь в данном случае идет о территориальной соседской общине сельчан или уличан, совпадающей с церковным приходом (отсюда и реальность присутствия на пиру попа). Такая братчина и наделяется по статье 113 судебными функциями, которые распространяются на дела, связанные с мелкими ссорами на пиру, и являются не более чем остатками древнего суда общины[9].

Наиболее подробно постаралась выяснить вопрос – что такое братчина? – М.М. Громыко в монографии о традиционных нормах поведения и формах общения русских крестьян XIXв. Главными источниками для исследовательницы явились уставные и жалованные грамоты XV– XVIвв., былины, этнографические материалы XIX– начала XXв.

Она отметила длительность бытования термина «братчина» в официальных документах. Наиболее ранним актовым документом, где они встречаются, является уставная грамота митрополита Киприана Константиновскому монастырю 1392 г. Едва ли не последним – указ Енисейской воеводской канцелярии от 14 марта 1771 г. о запрете братчин. Довольно широк и географический охват уездов, где они фиксируются жалованными грамотами. Все это говорит, что братчины являлись устойчивым, обычным явлением на протяжении столетий. На основе позднейших этнографических наблюдений она приходит к выводу, что братчины являлись ничем иным, как общинными трапезами с соответствующим ритуалом[10]. Вместе с тем, отмечает она, термин «братчина» имел и другое, более широкое значение – община. Именно в этом значении его фиксируют словари В.И. Даля и русского языка XI– XVIIвв.[11].

Вместе с тем исследовательница не совсем уверена в своих выводах. В частности, она отмечает, что в жалованных грамотах XV– XVIвв. братчины регулярно упоминаются наряду с пирами, либо перечисляются три вида трапез – пиры, братчины и праздники. Данное обстоятельство заставило ее сомневаться: либо под пирами имеются в виду праздничные трапезы, устраиваемые частными лицами, либо речь идет о двух видах общинных трапез[12].

Все это заставляет нас вновь проанализировать весь комплекс имеющихся источников, в которых упоминаются братчины. Сведения о них крайне скудны. За исключением вышеупомянутого известия 1159 г. летописи их не упоминают. Больше всего упоминаний о братчинах в уставных и жалованных грамотах. Но все они крайне однообразны и в первую очередь содержат запрет ездить незваными на пиры и братчины. Если же кто придет незваным и учинится какая-либо гибель, то великий князь предусматривает «на том взять ту гибель вдвое и без суда и без исправы». Судя по тому, что подобные запреты повторяются неоднократно, подобные приходы незваных людей были достаточно распространенным явлением. Иногда эта ситуация настолько надоедала властям, что порой крестьянам разрешалось даже силой выгонять непрошенных гостей: «А хто к ним поидет, и яз князь великий тех велел им бити, да ещо им быти от меня, от великого князя, в казни».

Из всего комплекса уставных и жалованных грамот, содержащих подобные запреты, следует выделить уставную грамоту митрополита Киприана владимирскому Константиновскому монастырю от 21 октября 1391 г. Как уже отмечалось в литературе, она является одним из наиболее ранних источников, где упоминаются братчины. Для нас она интересна обстоятельствами своего возникновения, о которых довольно подробно говорится в самом источнике. Монастырские крестьяне пожаловались митрополиту на игумена Ефрема, что он «наряжает нам, господине, дело не по пошлине, чего, господине, при первых игуменех не бывало, пошлины, господине, у нас емлет, чего иные игумены не имали». Вызванный в Москву игумен оправдывался, что никаких новых поборов не устанавливал: «яз, господине, хожу по старой пошлине» и в подтверждение своих слов ссылался на жившего в Москве прежнего игумена обители Царко. Поскольку тот был нездоров, митрополит послал к нему своего служителя Окинфа. Ему Царко подробно перечислил все повинности крестьян и размеры собиравшихся с них пошлин. Выздоровев, он лично подтвердил митрополиту все сказанное его слуге. Спустя некоторое время, когда митрополиту довелось быть во Владимире, показания Царко подтвердили митрополичьи бояре. В итоге был составлен полный перечень повинностей крестьян, который официально был утвержден митрополитом[13]. Относительно братчин в данном памятнике говорится: «А в которое село приедет игумен в братшину, и сыпци дают по зобне овса конем игуменовым».

Самым любопытным является – что мог делать игумен на братчине? Для ответа на этот вопрос необходимо сделать небольшое отступление.

Судя по летописям, самой древней и наиболее архаичной формой управления княжеством являлась система полюдья, заключавшаяся в более или менее регулярном объезде князем вместе с дружиной подвластной ему области. Для сбора дани и других доходов, а также отправления правосудия князь или его наместник два-три раза в год объезжал подвластную территорию. Обычно подобные поездки приурочивались к большим религиозным праздникам – Рождеству, Пасхе, Петрову дню.

Эта система управления не была чисто русским явлением: ее проявления видим и на западноевропейском материале. При больших размерах малонаселенных княжеств содержать постоянную администрацию на местах у князей не было никакой возможности, и подобные объезды для раннего средневековья являлись наиболее целесообразной формой управления, сбора дани, прокормления дружины, суда и управы.

Постепенно подобная система управления уходит в прошлое и эволюционирует в сторону появления местной администрации. Уставные и жалованные грамоты XIV– XVвв. в чистом виде ее уже не застают, хотя отдельные ее следы продолжают фиксироваться по-прежнему. Судя по ним, одной из главных статей княжеских доходов были «кормы». Следует отметить их устойчивость во времени. Начиная со времен древнейшей «Русской правды», уставные грамоты, перечисляя доходы, шедшие в пользу князя, всегда перечисляют хлеб, мясо и другие съестные продукты для человека вместе с сеном и овсом для лошадей. Это свидетельствует о том, что эти «кормы» рассчитаны именно на разъезжающего человека. Это же мы видим и в указанной уставной грамоте митрополита Киприана.

Важной стороной полюдья, о которой зачастую забывают, являлось то, что вместе с князем и дружиной в «объезд» отправлялись и представители церкви, собиравшие в свою пользу десятину. Об этом свидетельствуют уставные грамоты новгородского князя Святослава Ольговича Софийскому собору в Новгороде и смоленского князя Ростислава Мстиславича смоленской епископии первой половины XIIв. В них находим подробное перечисление той части доходов, которая шла в пользу духовной власти. Но помимо сбора десятины представители церкви во время остановок княжеской дружины занимались исполнением различных обрядов – венчаний, отпеваний и т.п.

Очевидно, с этим и было связано проведение братчин. Указание на это видим в жалованной грамоте, составленной 17 марта 1585 г. от имени сына Ивана IV– царевича Дмитрия игумену Угличского Покровского монастыря Феодосию. В ней трафаретная формула о братчинах изложена следующим образом: «И на пир и на брак не ходити; а хто придет на пир или бърачну незван, и того незваного сослать с двора беспенно»[14]. Тем самым выясняется, что братчина являлась ничем иным как свадебным пиром. Становится ясным, почему он устраивался вскладчину – его организовывали представители как жениха, так и невесты, объясняется присутствие на пиру священника, проводившего обряд венчания, то, что многие из братчин приурочивались к церковным праздникам (Петрову, Николину, Ильину дню). Становятся понятными и отдельные формулировки уставных и жалованных грамот относительно братчин – встречающаяся в них расшифровка лиц, которым запрещалось ездить незваными – в первую очередь лицам низшей сельской администрации, почему они, несмотря на запрет, не уходили с пира, а продолжали пить, причем нередко «сильно», запреты чинить ночлеги на месте братчины, собирать поборы и т.д.

Некоторые сомнения вызывает то, что оригинал данной грамоты не сохранился до настоящего времени, а сама она была перепечатана с публикации 1855 г. из неофициальной части «Ярославских губернских ведомостей» (как писали ее первые публикаторы – с «древнего» списка). Но они снимаются тем, что в древнерусском языке известно выражение «браченье», означавшее брак, обряд бракосочетания[15].

Аверьянов Константин Александрович, доктор исторических наук. Руководитель Группы исторической географии Института российской истории РАН.

Термин «братчина» в значении «свадебный пир» не дожил до нашего времени. Во многом это было связано с тем, что он не имел общерусского распространения. К примеру, его не знают акты Соловецкого монастыря, крупнейшего на Русском Севере. В других районах для обозначения свадебного пиршества использовались другие слова. В частности, при описании свадебного пира Александра Невского под 1239 г. Первая Новгородская летопись использует выражение «каша»: «Оженися князь Олександръ, сынъ Ярославль, в Новегороде: поя в Полотьске у Брячслава дчерь и венчася в Торопчи; ту кашу чини, а в Новегороде другую»[16]. Все это привело к тому, что данный термин уже к концу XVIIIв. выходит из обихода и перестает употребляться. Его заменяет выражение «свадьба». Первоначально оно обозначало лишь брачный обряд, а приблизительно с XVIв. начинает применяться и к обозначению празднества по случаю вступления в брак.

Примечания:

• [1]Полное собрание русских летописей. Т. II. М., 1998. Стб. 495 (Далее: ПСРЛ).
• [2]Попов А.Н. Пиры и братчины // Архив историко-юридических сведений, относящихся до России, издаваемый Н. Калачовым. Кн. 2. 2-я пол. М., 1854. С. 19 – 41 (отд. пагин.).
• [3]Зеленин Д.К. Древнерусская братчина как обрядовый праздник сбора урожая (краткое изложение большого исследования) // Зеленин Д.К. Избранные труды. Статьи по духовной культуре. 1917 – 1934. М., 1999. С. 49 – 56.
• [4]Седов В.В. Языческая братчина в древнем Новгороде // Краткие сообщения Института истории материальной культуры. Вып. 65. М., 1956. С. 138 – 141; Он же. К вопросу о жертвоприношениях в древнем Новгороде // Там же. Вып. 68. М., 1957. С. 28 – 30.
• [5]Алексеев Ю.Г. Псковская судная грамота. Текст. Комментарий. Исследование. Псков, 1997. С. 40, 47.
• [6]Мартысевич И.Д. Псковская Судная грамота. Историко-юридическое исследование. М., 1951. С. 118, 191, 196; Он же. Общественно-политический строй и право Псковской феодальной республики XIV– XVвв. Автореф. дис. на соиск. учен. степ. д-ра юрид. наук. М., 1965. С. 26.
• [7]Правда Русская. Т. II. Комментарии. М.; Л., 1947. С. 287. К сожалению, большинство дел, связанных со ссорами во время братчин, не дошло до нас. Нам известна лишь одна очень поздняя грамота о ссоре крестьян во время братчины в ноябре 1668 г. в Кунгурском уезде. Спустя три дня стороны подписали мировую (Кунгурские акты XVIIв. (1668 – 1699 г.) СПб, 1888. № 8. С. 16 – 18/
• [8]Русская историческая библиотека. Т. VI. Памятники древнерусского канонического права. СПб., 1880. Стб. 104.
• [9]Алексеев Ю,Г. Псковская судная грамота и ее время. Развитие феодальных отношений на Руси XIV– XVвв. Л., 1980. С. 60 – 62.
• [10]Громыко М.М. Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIXв. М., 1986. С. 132 – 146.
• [11]Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1. А-З. М., 1978. С. 124 – 125 (Братчина ж. собир. товарищество, круг, артель. || Братчина или братчины мн. складчины, ссыпчины, праздник на общий счет, называемый братовщиною, братовщинками; пикник; у крестьян, на масляне, в осенины на кузьминки (три первые дня ноября), или в михайловщину, в никольщину (6 снтб. и 6 декб.) и в храмовый праздник. Обруселая мордва и другие чудские народы также любят братчины; в огромных чанах, навсегда поставленных за селом, в овраге и близ воды, варят на общий счет пиво, стряпают яичницу, пьют, пляшут и гуляют. Местами, бабьи или девичьи ссыпчины, в день жен-мироносиц и в троицын, зовут братчиною (ниж.-ветл.). На пиры и братчины незваны ездят. Братчина (товарищи) судит, ватага рядит.); Словарь русского языка XI– XVIIвв. Вып. 1 (А-Б). М., 1975. С. 326 (1. Праздничный пир вскладчину; 2. Община).
• [12]Громыко М.М. Указ. соч. С. 133.
• [13] Акты феодального землевладения и хозяйства XIV– XVIвв. Ч. I. М., 1951. С. 179 – 180. Издана также: Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV– начала XVIв. Т. III. М., 1964. № 5.
• [14] Акты социально-экономической истории… Т. III. № 84. С. 116.
• [15] Словарь русского языка XI– XVIIвв. Вып. 1. М., 1975. С. 375; Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. Т. I. М., 1958. Стб. 175; Словарь древнерусского языка (XI– XIVвв.). Т. I. М., 1988. С. 314 (встречается в недатированной части «Повести временных лет»: «А деревляни живяху зверьскимъ образомъ, живущее скотьскы: и убиваху другъ друга, ядуще все нечсто, и браченья в них не быша, но умыкаху у воды двца» и под 988 г.: «По крщньи же приведе [Владимир] црцю на браченье»).
• [16]ПСРЛ. Т. III. М., 2000. С. 289.