В основе представлений о фараонках лежат апокрифические легенды (например, «Сказание о переходе Чермного моря»), известные в древнерусской книжности с XVI в. По народным поверьям, фараонки произошли из потонувшего в Чермном море «войска фараонова» или целого народа, преследовавшего евреев во время их исхода из Египта. У фараонок голова и руки человеческие, остальная часть тела рыбья. В ясную погоду они выскакивают из моря и кричат: «Царь Фараон на воде потонул!» (Новгородская губ.; ср. также излюбленный возглас водяного: «фараон!»).

В современном русском языке значения лексем пень и колода имеют существенное различие. Если пень - это «оставшаяся на корню часть ствола спиленного, срубленного или сломанного дерева» [1. Т. III], то колода - «короткое толстое лежачее бревно» [1. Т. II]. Тем не менее в древнерусском языке, как и в народных говорах, данные понятия не были до такой степени разведены.Например, пнем в диалектах называли не только оставшуюся на корню часть ствола, но и «нижнюю часть живого дерева, от корневища (комля) до первых сучьев; вернее: колоду, лесину» [2. Т. III]. Вместе с тем одним из значений лексемы пень в древ¬нерусском, как и в сербохорватском, языке является «ствол дерева» [3. Вып. 14; 4. Т. III]. С другой стороны, близкое значение в древнерусском языке имеет и лексема колода: это «толстый, лежачий ствол дерева», равно как и «тяжелый обрубок дерева» [3. Вып. 7]. В севернорусских же говорах колодой может называться вырванное с корнями дерево, а колодиной - толстый ствол упавшего дерева [5. Вып. 2].

Иначе говоря, пень и колода семантически достаточно взаимопроницаемы. Мало того, значения обеих лексем нередко совмещены в одном диалектном слове. Например, колодник, то есть «буревал», - это и «часть дерева, дающая бревно», и «пень» [2. Т. II]. О таком буреломе в народе говорят: «Лес - пень да колода!» [2. Т. III]. «Колодье-пенье» фигурирует и в былинах. Колода, пень в общем значении «долбленый улей» обнару-живаются и в диалектном колозень [2. Т. II].

Восточнославянские легенды о дуалистическом миротворении. Часть 3.

Кроме подобных "Свитку божественных книг" списков апокрифического сказания, книжные истоки народных дуалистических легенд о миротворении предполагались в апокрифической "Беседе трех святителей" - сочинении, изложенном от имени иерархов православной церкви Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого. На славянской почве Беседа известна с конца ХIII - начала ХIV в., древнейший ее русский список относят к ХV в. В русской письменности Беседа была широко распространена. По наблюдениям В. Мочульского, неоднократно обращавшегося к ее изучению, беседа читается преимущественно в составе толковых сборников священного Писания, которые "предназначались для мирян и служили, очевидно, пособием для понимания священной Письменности". Пополняясь с течением времени обильным апокрифным материалом, беседа в позднейшем своем виде превратилась в апокрифическое довольно систематическое изложение истории Ветхого и Нового заветов, иначе - в апокрифичскую Библию, как определял ее В. Мочульский.

Восточнославянские легенды о дуалистическом миротворении. Часть 1.
Трудность разрешения вопроса о происхождении дуалистических легенд о миротворении связана со сложной природой самих легенд. Их сложную сущность так или иначе вынуждены были отметить все исследователи, и мифологи, и немифологи. Так, А. Афанасьев, пытавшийся объяснить легенды древним дохристианским мифом славян, не мог не отметить присутствия в них того, что он называл "очевидным стремлением народной фантазии возвести стародавний миф к позднейшим христианским воззрениям", 12 то есть христианских понятий. С другой стороны, А. Пыпин, полагавший дуализм народных рассказов о миротворении принесенным введением христианства, вынужден был признать, что народное "преданье не может быть вполне объяснено и влиянием чисто христианских понятий, потому что в библейском рассказе, который мог в этом случае руководить фантазией народа, злой дух является вполне отверженным: он вовсе не имеет в истории творения той роли, какую приписывают ему преданья". 13 И действительно, версия миротворения, содержащаяся в канонической книге Бытия, рассказывает о шести днях творения (Быт. 1:1-30) и о сотворении на седьмой день человека (Быт. 2:7) Богом, без участия Сатаны.

Славянская мифология. Демонологический мотив "русалки сушатся". Часть 1.
Уникальным (не только для мифологии Полесья, но и для верований всего восточнославянского ареала) признается исследователями странный запрет произносить в лунную ночь фразу: «Ой, как светло и всё видно!», иначе утопленники, выходящие сушиться при свете месяца, вновь падают в воду9, например: «У лесйнки хоронили[утопленника]. Як месяц взойде, не трэба гавариць: "Ой, ой, видно!", бо ён падае у воду знов. Топленик сушицца на той леснике и — падае у воду. Трэба казаць на месяц: "Вэдрэно!"» (ПА, Дяковичи Житковичского р-на Гомельской обл.). Аналогичные поверья зафиксированы в Лельчицком р-не Гомельской обл. (села Тонеж, Замошье). По-видимому, речь идет о том, что выходящий из воды в ясные ночи утопленник предпочитает оставаться не замеченным людьми; при словах человека «ясно», «видно» он спешит вновь погрузиться в воду. Стараясь не помешать ему «сушиться», люди должны избегать этих слов, заменяя их выражением ведренная погода.

Уродство и "непохожесть" как признак колдуна в славянской народной традиции. Часть 1.

3. Другая группа единиц, которые называют людей, выступающих возможными носителями сверхъестественных способностей, - это этнонимы. Представители иных этносов, проживающие в русском деревенском социуме, осознаются как чужие, следовательно потенциально опасные, могущие причинить вред. В пермских материалах зафиксированы следующие единицы, обозначающие «этнически чужих»: пермяк, пермянка, татарка, татарочка, немка, хохлушка, цыган, цыганка, черкизец, чудь.
Существительные пермяк, пермянка называют представителей коренного населения Пермского края. «В районах со смешанным населением подозрения в колдовстве и, шире, во владении магическим знанием обычно падают на автохтонов, “хозяев” территории» [Христофорова 2010: 201]. Материалы, записанные в Пермском крае, лишний раз подтверждают высказанное мнение: Пермяки [коми-пермяки] шибко много знают. Заговаривают и кровь, нарывы тоже. Сколько раз у меня красная рожа была, пухнет и красне-ет, а они снимают. Берут сучок с углём, почертят, почертят, заговорят. И тоже молитвы читают (Половодово Сол.). [А вы знаете таких людей, которые порчу наводят?] Да это всё пермяки. Они люди знающие... Идёшь по дороге, запнулся, надо [сказать] «Господи, благослови», а ты матернёшься, пошибка [злой дух, вызывающий болезнь «икоту». - И.Р.] залетит. Она как мушка, в рот залетит.

Особенно примечателен своим сходством с летописным текстом рассказ, записанный в Пензенской губернии у мордвы:

“Человека хотел сотворить не Чам Пас, а Шайтан: собрал глины, песку и земли от семидесяти семи стран света, но слепить благообразно тела не мог — то слепит свиньей, то собакой, то гадом; а ему хотелось сотворить человека по образу и подобию Божию. Позвав птичку-мышь, он сказал ей: “Лети на небо, там у Чам Паса полотенце висит; когда он в баню ходит, тем полотенцем обтирается; висит оно у него на гвоздике, заберись ты в один конец полотенца, свей гнездо, разведи детей, чтобы один конец полотенца стал тяжелее и упал бы ко мне на землю”. Летучая мышь так и сделала. Шайтан обтер полотенцем слепленного им человека, который получил образ и подобие Божие, но вложить в него живую душу он не мог. Когда Господь оживил его, Шайтан вступил с ним в спор: и на его долю из человека надобно что-нибудь ему дать. Решили так: “Образ и подобие от моего полотенца, — сказал Чам Пас, — и душа моя, а тело пусть будет твое”.

Слово «шаман» пришло из языка эвенков и означает «тот, кто знает» или «исступленный человек». В мире шамана (как и в анимизме) все — живое и содержит не только видимую часть, но и невидимую. Мир шамана — это мир духов, и чтобы получить доступ к этой части мира, шаман входит по своей воле в особое состояние сознания и взаимодействует с этим «невидимым» миром, ради обретения исцеления, силы и знания, которые, по завершению работы, приносит в обычную реальность и используются на благо и в помощь себе и другим. 

Как правило, шамана выбирали и посвящали духи. В большинстве традиций право и возможность быть шаманом передавалось по наследству. В центральной Сибири, например, шаманство передавалось исключительно по роду. И даже если духи и избирали кого-то не из рода шамана, он никогда не мог достичь статуса шамана, и оставался как бы на более низких уровнях посвящения, не принимаемый обществом. В других традициях, например, у народов Крайнего Севера, шаманом мог стать каждый. Для этого достаточно было просто объявить себя шаманом. Титул же шамана окончательно закреплялся людьми сообщества, основываясь на реальных результатах деятельности нового шамана.

Смерть живет в подземном мире, в собственном большом доме, где горит несметное количество свечей, каждая из которых — чья-то жизнь. У тех, чья жизнь только началась, свечи едва обгорели, у тех, кто находится в середине жизненного пути, свечи сгорели наполовину, у тех, кто должен скоро умереть, остались одни еле теплящиеся огарки. Как только свеча гаснет, человек умирает. Смерть убирает догоревшую свечу, а на ее место ставит новую — для только что рожденного человека.

"Один бедный человек, у которого родился ребенок, никак не мог найти для него крестного — никто не хотел идти в кумовья к бедняку. Тогда он пошел по дороге, надеясь пригласить на крестины первого встречного, и встретил Смерть. Он попросил ее стать крестной его сына, и Смерть согласилась. Она не только стала крестной, но и показала бедняку лечебные травы, благодаря чему он стал известным лекарем, и дела его поправились. Он прославился тем, что всегда мог безошибочно предсказать, умрет больной или выздоровеет. Получалось это у него потому, что он мог видеть свою куму Смерть у постели больного. Если она появлялась в ногах больного, значит, того ждало выздоровление, если же она стояла у него в головах, значит, он должен был умереть. Однажды этот человек пришел в гости к своей куме в ее дом, где горели свечи всех живущих на земле людей.

В образе Царевны-Лягушки отразились также мифологические представления о Творце. В вариантах сюжета героине присущи черты разных типов творцов: культурного героя, демиурга и творца, обладающего божественной природой. Подобно культурному герою, Царевна-лягушка добывает (достает, переносит) чудесные (идеальные) предметы из другого мира — из царства своего отца: «есть у отца моего сороцка, что ни шва, ни стежка, как лита*140. В большинстве вариантов героиня выступает в ипостаси демиурга: создание предметов (творение) происходит во времени, захваченном сюжетом. В «производственных процессах* участвуют силы природы («ветры буйные*), птицы (вороны141; «все птички, все синички, все воробушки, все голубушки, все соколы* во главе с орлихой |42), животные (мыши, крысы |43) и персонажи, отмеченные признаками социально-сословного характера («мамушки, нянюшки, верные служанушки* |44), по отношению к которым героиня выступает как организатор или волеизъявляющее существо. Божественное начало героини в вариантах передастся через христианский мотив нерукотворности творения («не шито, не ткано, все равно как высажено* ,4J) и/или христианскую терминологию («собрала все мучинки и крупинки и дунула своим духом — ну, так и хлеб испекся*, «она собрала нитинки и паутинки, собрала и дунула своим духом, вот и выткалось полотно* ,4°).

Рассматривая мотив творения в сюжете Царевна-лягушка в космогоническом аспекте, нельзя не отметить космическую природу самой героини, проявляющуюся в различных ее характеристиках: в имени (Свет—Луна,47); в родственных связях с героями, имеющими космическую природу («Если земля клонит, то мать в погоню гонит. Лес шумит — отец летит* 148 — космические родители — земля, небо (?)); в причастности к первоэлементам космоса — стихиям: воде, земле, огню, воздуху (ветрам)|49.