Белова О. В. - «Лях-девятьденник» и «москаль-людоед» (представления этнических соседей друг о друге)

Положение о том, что в системе традиционной народной культуры отношение к представителям других народов во многом определяется понятием этноцентризма, вполне утвердилось в науке [1]. Основу фольклорно-мифологических представлений о других народностях составляет противопоставление «своего» и «чужого». Когда взаимные представления друг о друге формируют этнические соседи, к тому же родственные народы, картина усложняется и становится более интересной, поскольку на архаические модели накладываются стереотипы, обусловленные конкретно-историческими контактами.

Оппозицию «свой-чужой» в этнокультурном аспекте можно рассматривать с различных позиций: это и соотнесение этнического соседа с каким-либо мифическим (враждебным) народом, и сближение «чужих» с мифологическими персонажами (наделение инородцев или иноверцев зооморфными и демоническими чертами), и определяемый практикой соседства «бытовой» стереотип, находящий колоритное воплощение в анекдотах и присловьях о привычках и чертах характера «не наших». Особенность взаимоотношений восточных славян (русских, украинцев, белорусов) с поляками состояла не только в наличии непосредственных и длительных контактов (что, кстати сказать, отнюдь не уменьшало «мифологической наполненности» фольклорных образов тех и других).

Ситуация во многом определялась различиями вероисповедания (фактор этнического родства «зачеркивался» принадлежностью к другой конфессии), и в глазах православных поляки оказывались в одном ряду с «латынянами проклятыми» и прочими «нехристями», а католики отказывали православным в праве называться христианами. При этом этнографическая ситуация в зоне, например, полесско-польского пограничья (а именно оттуда происходит основная часть приводимого в статье фактического материала), отличалась пестротой. В одном и том же селе (Речица Ратновского р-на Волынской обл., Комаровичи Петриковского р-на Гомельской обл., Ковнятин, Синин и Лисятичи Пинского р-на Брестской обл.) издавна проживали полешуки и этнические поляки, православные и католики. Не являясь этническими поляками, католики-полешуки всячески подчеркивают свою принадлежность к «польской вере», мотивируя это не только внешней стороной обрядности (красивые изображения в костеле и «черные», темные иконы в «русской церкви»; подробнее см. [2. С. 26-28]). В Гомельском Полесье (с. Комаровичи) нами было зафиксировано свидетельство о том, что, с точки зрения местных католиков, «русские вроде пративники Исусу Христу, ани идуть протиу сонца из цэркви. А Божа Мати не злюбила [русскую веру за это] и пашла за сонцем» (Полесский архив ИСл РАН, 1983). Согласно другому рассказу, Иисус Христос получил свое «правильное», божественное имя в костеле, после того как он сначала перешел из «еврейской веры» в «русскую» и сменил имя Юд Навин на Петро-Илья. Но Богородице «не панравилась руска цэркау. И ана перевяла яго у касцёл. И перекрэстили его. И дали имя Исус Христос» (ПА, 1983; см.: [3. С. 47]).

Обращает на себя внимание тот факт, что различные локальные восточнославянские традиции по-разному интерпретируют образ «поляка», выделяя в нем те или иные черты. Наиболее ярко соотнесение поляков с неким мифическим народом проявилось на Русском Севере. Популярный персонаж севернорусских исторических и топонимических преданий - «паны» - являет собой пример многослойного фольклорного образа, в котором сочетаются представления об аборигенах края, мифической «чуди» и событиях периода Смутного времени.

Рассказы о «панах» или «литве» - это отражение в народной памяти событий 1613-1617 гг., связанных с конкретными локусами. Таковы предания «Панское озеро», «Панской ручей», «Паново болото», «Паны у д. Данилово под Кречетовым», «Нападение панов на д. Волкова», «Паны в Алмозере» [4. С. 158-139, 161-162]. Но описания столкновений местных жителей с польско-литовскими отрядами органично включают мотивы избавления от внешних врагов посредством магической силы или чуда, и образ «панов» разворачивается здесь явно в мифологической перспективе, сближаясь с представлениями о мифических великанах, враждебных людям. Согласно преданиям, лагерь воинственных «панов» чудесным образом превращается в озеро, поляки поражены слепотой (за угрозу осквернить церковь) или молнией, остановлены крестом с надписью, часовней или высокой горой. Исчезнувшие «паны», подобно великанам, оставляют после себя следы - огромные кости, находимые в земле, и заклятые клады.

В народном сознании инородцы традиционно сближаются с животными. Мотив происхождения различных этносов от животных или превращения «чужих» в зверей и птиц - один из самых распространенных в этиологических легендах. Отразился он и в этнокультурном диалоге между восточными славянами и поляками. На Украине рассказывали, что первого ляха св. Петр сделал из пшеничной муки, но его съела собака. Тогда св. Петр стал бить собаку и выбил из нее много ляхов [5. С. 175]. Обыгрываются в украинских народных легендах и польские фамилии: Бог сделал поляка из теста, но его съела собака. Рассердившись, Бог ударил собаку о мост - вышел «пан Мостовецкий», ударил об землю - вышел «пан Земнацкий» [5. С. 175-176]. По полесскому преданию, Бог вытрясал панов из собаки, «ухапiўши сабаку за хвост <...> аз сабаки сыплюцса паны i бегуць куды вiд, а дзе каторы астановiцса, так Бог его i называв. Астанавiўся пад берозаю - пан Березоўскi, пад дубам - пан Дубiскi, пад ольхаю - пан Альховiч, пад гарою - пан Падгурскi, а як каторы ачнуўся за балотам або за рекою, то пан Заблоцкi i пан Зажецкi> [6].

Представления о «родстве» иноэтнических соседей с собакой находят выражение в поверьях о «черном нёбе», которым якобы обладают русины. Поляки называют их czarny (ср. czarny и как эвфемизм черта), говоря, что можно определить - собака является поляком или русином по тому, какого цвета у нее глотка. Русины не остаются в долгу и отвечают: «U Mazura czarna rura (глотка)» [7.1923. Т. 22. S. 180-181]. Жители Волковысского повета считали, что мазуры, подобно животным, рождаются слепыми и прозревают только на третий день [8. S.233]. Данная особенность послужила объяснением мазурской храбрости - в сражениях «слепые мазуры» бесстрашно (naslepo) шли на смерть, т. к. «не видели» числа врагов [7. 1903. Т. 9. S. 70]. Этим же поверьем объясняется западноукраинское прозвище поляков «лях-девятьденник»: считается, что слепого новорожденного мать 9 дней держит «под макитрой», пока у него «не откроются глаза». «Ляхи» рождаются слепыми, как котята, и потому само их название имеет отрицательный оттенок, отражая якобы их нечеловеческую природу: «погане 'му iмя: Лях» [9. С. 369-370].

В свою очередь мазуры думали, что слепыми рождаются русины; с точки зрения русинов, это безусловно было заблуждением: «Мазур слїпий ся родит, а дурний умирає». По этому поводу существует такая русинская байка: «Питав сї Мазур Русина: А ци то правда, зе сє Русїнек сьлепи родзї. - То правда, - каже Русин, - бо завше Мазура наймают, аби му девйить день у сраку дув, поки не провидит» [9. С. 371]. Интересно, что в этом рассказе, записанном от русина, делается попытка передать особенности польского произношения, мимо которых не могли пройти внимательные соседи. Согласно еще одной версии из Западной Белоруссии, в начале света был человек, который никому не уступал дорогу. Однажды он встретился с чертом и стал с ним драться. Черт ударил его и выбил ему зубы. Человек стал шепелявить, и от него пошел целый такой род, т. к. дети переняли его речь (волковысск. [8. S. 232-233]).

Народная традиция часто приписывает «чужим» (инородцам, иноверцам) черты людоедов, причем людоедами оказываются не только полумифические «дикие народы» (песиголовцы, niedowiarki и др.), но и непосредственные этнические соседи. В польской песне в качестве людоедов рисуются русские - «москали» - как продавшие душу черту и сами выступающие как «демоноподобники»:

Przeor w Tyśmienicy ślubu by mi nie dał,
Bo Moskal niewiara czartu duszę sprzedał.
Na naszym kościele Boźe słońce świeci,
Mówią, źe Moskale jedzą źywcem dzieci [7. 1923. T. 22. S. 139].

Что касается бытовых наблюдений друг за другом, то они чаще всего реализуются в юмористических присловьях и дразнилках, имеющих взаимную направленность. В центре внимания оказываются черты характера соседей, особенности их быта и жизненного уклада. Так, украинцы следующим образом объясняют склонность поляков к воинской службе: когда евреи схватили Иисуса Христа, то повели его сначала к ляхам. Ляхи хотели отбить Христа, и за их доброе сердце Христос дал им награду - воинственность: «что лях, то и вояка» [5. С. 174-175]. Жители западных районов Белоруссии (Сокольский, Волковысский пов.) так характеризовали своих соседей: «Мазуры из Польши смеются над нами, называют нас русинами, капустниками; но сами они не лучше - одеваются в покупное, а их женщины - hultajki (бездельницы, гуляки). Каждый мазур бегает за девками, как кнур» [8. S. 233].

С точки зрения поляков, основная отличительная черта их восточных соседей - это пристрастие к горячительным напиткам и любовь к потасовкам. Образ москаля - пьяницы и драчуна (но в общем-то, недалекого и безвредного) - пожалуй, является наиболее распространенным и устойчивым в народных присловьях, именно таковы россияне - kacapy, burtaki. Отметим, что эти же черты этнического стереотипа, но уже «патриотически», разрабатываются в шуточном рассказе о том, как москаль перепил мазура:

Мазур говорит:

Wiek nas krótki,
Napijem sie wódki
(после чего пьется первая чарка).
Wiek nas nie długi,
Wypijem drugi
(пьется вторая).
Wiek nas prędko leci,
To wypijem trzeci
(пьется третья).
Wiek nas malo warty,
Wypijem sobie cwarty
(пьется четвертая).
(Далее инициатива переходит к русскому:)
Nu bratiec, mat' twaju jati,
Wypjem srazu pa piati
(после чего подводится итог:)
Tieper' mat’ twaju jati,
Wypjem pa desjati [8. S. 235].

В таком широком диапазоне на протяжении не одного столетия вели разговор друг с другом «свои чужие» - русские (украинцы, белорусы) и поляки. Этнические соседи являлись глазам друг друга то подобием мифологических персонажей, то воинственными противниками, то партнерами за пиршественным столом. Однако во всех этих ситуациях традиционная культура активизировала свои стереотипы в восприятии «чужих», проецируя непосредственные этнокультурные контакты в мифологическую перспективу.

Литература

1. См.: Bystroń J.S. Megalomania narodowa. Warszawa, 1935.
2. Белова О.В. Этноконфессиональные стереотипы в славянских народных представлениях //Славяноведение. 1997. № 1. С. 25-32.
3. Белова О.В. Народное православие Полесья // Живая старина. 1994. № 3. С. 46-47.
4. Криничная Н. А. Предания Русского Севера. СПб., 1991.
5. Булашев Г. О. Украинский народ в своих легендах и религиозных воззрениях и
верованиях. Киев, 1909.
6. Толстая С. М. О нескольких ветхозаветных мотивах в славянской народной традиции // От Бытиях к Исходу. М., 1998. С. 21-37.
7. Lud. Lwów, 1895. Т. 1.
8. Federowski М. Lud Białoruski na Rusi Litewskiej. Kraków, 1897.
9. Етнографiчний збiрник. Львiв, 1908. T. 24.

Белова О. В. «Лях-девятьденник» и «москаль-людоед» (представления этнических соседей друг о друге) // Поляки и русские в глазах друг друга / Отв. ред. В. А. Хорев. М.: Изд-во «Индрик», 2000. - 272 с. - С. 226 - 230.